Борис Ельцин — не просто крупнейший политик России за последние 50 лет. Он — без сомнения — живая история. Масштаб сделанного им, например, никак не меньше того, что сделал Владимир Ленин. Но почему-то его 75-летие вовсе не всенародный праздник.

Невероятное раздвоение сознания в отношении его действий, достигнутых им результатов свойственно не только публике, но и элите. Именно поэтому его день рождения по предложению президента Путина пройдет в Георгиевском зале Кремля. Каждый почтет за честь быть приглашенным туда. Но в то же время госканалы наверняка не покажут этот вечер в эфире. Нынешней власти, очень многим обязанной Борису Николаевичу, не захочется выражать благодарность на всю страну.

И это раздвоение оценок его трудов напрямую и вполне объективно связано с его деятельностью. Ведь Ельцина на Западе не зря часто сравнивают с героем древнегреческой трагедии. Как герой он совершил множество подвигов, но как герой трагедии он не мог достигнуть совершенно счастливого финала. Наперегонки с историей

Более или менее подробно пройтись по ельцинской эпохе в статье невозможно. Для этого нужна не одна книга. Но главное, с чем останется Ельцин в истории, это 1991—1993 годы. То, что он сделал тогда, недооценено ни в России, ни в мире.

Тоталитарные государства, которым, безусловно, был Советский Союз, рушатся, когда у властей кончается воля применять неограниченное насилие. В Советском государстве эта воля ушла вместе с брежневско-андроповским поколением, воспитанным на сталинской практике. Горбачев и его сверстники уже вряд ли могли найти себе оправдание, чтобы пойти на очередную мясорубку. А без насилия Советский Союз был обречен. Весь вопрос был в сроках.

Егор Гайдар вспоминал, что окончательно понял безнадежность ситуации, когда в 88-м году получил доступ к секретным статьям госбюджета на следующий год. Но были люди, которые абсолютно точно все посчитали гораздо раньше. Еще в 1947 году секретарь посольства США в Москве Джордж Кеннан отправил в Вашингтон так называемую "Длинную телеграмму", прочитав которую президент Трумэн сразу назначил молодого дипломата начальником аналитической службы госдепартамента. Кеннан еще тогда предсказал, как распадется Советский Союз, и разработал политику, которую можно было сформулировать просто: не надо давать СССР неограниченно расширять зоны влияния, но и не надо с ним воевать. Он сам неизбежно развалится.

Ко времени прихода Горбачева на самом деле все было к тому готово. Но Михаил Сергеевич объективно не понимал, что он получил в управление. Он думал, что руководит сверхдержавой. А руководил уже надорвавшейся страной-инвалидом. Чья экономика, несмотря на все госпрограммы и специально созданные министерства, была не в состоянии осилить даже выпуск примитивных персональных компьютеров. Страна, государственное устройство которой было не реформируемо.

Действительно, что объединяло, скажем, Таджикистан и Латвию? Только сеть обкомов и райкомов партии. Даже формально все республики имели все атрибуты независимых государств. И как только Горбачев решил поменять содержание, не поменяв предварительно форму, как только "процесс пошел", он тут же вышел из-под контроля. Генсеку оставалось только безуспешно догонять и бесконечно лавировать. Пружина, сжимаемая коммунистами семьдесят лет, начала разжиматься с убийственной скоростью.

Ельцин же за это время проделал невероятную эволюцию. Из партийного функционера он превратился в эдакого вождя крестьянского восстания. Чем отличалась народная любовь к Ельцину того периода, скажем, от нынешней популярности Путина? На Б.Н. тогда смотрели не как на успешного начальника, который хорошо управляет. На него смотрели как на атамана, который таки заставит считаться зарвавшуюся власть с людьми. Ельцина любили как своего, и тем сильнее было в нем разочарование потом.

Но в конце 80-х Ельцин был неуязвим. Ни статьи в "Правде", ни скандалы, ни падение с моста не могли ему повредить. Прежде всего по двум причинам. Во-первых, он обладал редкостной харизмой. Если угодно, он был первым мужиком страны. А во-вторых, Ельцин шел впереди политического процесса. Он не старался ему противостоять, не старался отсидеться в стороне. Он все время хотел быть еще быстрее и еще активнее.

Можно, конечно, утверждать, что в 90-м — начале 91-го Ельцин в борьбе за власть вел себя безответственно. Но это лишь жалкий эмоциональный всхлип. А объективная реальность заключается в следующем: побеждает тот политик, который не противостоит историческому движению, а чувствует или понимает его и берет на себя риск и мужество возглавить. Так было в 1917 году, когда большевики пообещали мир и землю, а Временное правительство твердило о союзническом долге и потеряло влияние даже в столице. Так было и в конце 80-х. Советский Союз могло на время спасти лишь безграничное насилие, с помощью которого население заставили бы терпеть реальный голод, холод, лишения. Но на это не были готовы ни ГКЧП, ни армия, ни народ. Союз был обречен.

И, строго говоря, не важно, понимал Ельцин всю глубину вопроса, действовал интуитивно или просто боролся за власть. Объективно он работал на историю, поэтому и выиграл.

Экстренная хирургия

Ельцин и ГКЧП — этот сюжет помнят все, кто застал август 91-го в сознательном возрасте. Победа ГКЧП обернулась бы полномасштабной трагедией для страны. Внутренних ресурсов уже не было вообще. Валютные запасы составляли 16 миллионов долларов. Международная изоляция в случае победы путча была бы гарантирована. Все вместе обернулось бы сначала тяжелейшей осенью с голодом, а затем бы переросло в масштабную гражданскую войну.

Но чтобы противостоять ГКЧП, был нужен политик с колоссальной харизмой. Наверное, можно было найти людей, которые в силу разных качеств могли бы лучше управлять страной, чем Борис Николаевич. Но когда вы уточняете, что при этом за таким человеком не должно было бы стоять никакой системы и он мог бы опираться только на свои волю, популярность, напор, внутреннюю силу (что, собственно, и является харизмой), то становится ясно — кроме Ельцина, такого человека в России не было.

Вера в Б.Н. тогда была просто необъяснимая. Автор помнит, как рано-рано утром 19 августа 91-го журналисты "МК" тихо собрались в "дежурке" и пытались понять, что делать. И лишь великий русский поэт Александр Аронов раскачивался на подоконнике и бубнил: "Надо посмотреть, что скажет Борис Николаевич". И это не только казалось важным впечатлительному литератору. Это и было важно на самом деле. Эту степень надежды на Ельцина сейчас даже трудно объяснить, может, поэтому я не могу забыть заклинания Аронова. Они помогают понять нерв момента.

Ельцин на танке — это уже хрестоматийный образ. Добавить к нему абсолютно нечего. Но вот что хочется сказать: я уверен, если Бог есть, то в этот момент он смотрел на Б.Н. и улыбался.

Но после возвращения Горбачева из Фороса вопрос о будущем СССР уже не стоял. Этого будущего не было. Но не было и готовности распустить его.

В последние год-два в России стало модным считать, будто распад СССР — главная геополитическая катастрофа XX века. Между тем скорее логичным выглядит то, что если бы осенью 91-го Ельцин, неважно, по каким причинам, с неумолимостью хирурга не пошел бы на роспуск Союза, а попытался бы его сохранить или начал предъявлять претензии на Крым или, скажем, на Северный Казахстан, вот тогда-то и случилась бы настоящая, а не придуманная геополитическая катастрофа.

СССР был не Францией и не Англией. Де Голлю при распаде своей империи было достаточно перевезти миллион соотечественников из Алжира. Англичанам надо было просто вернуться на свой остров. Советский Союз же был империей, территориально интегрированной. Люди, представители метрополии, люди из республик-вассалов — давно были перемешаны. В этом смысле мы больше походили на Османскую империю, Австро-Венгрию или Югославию. Все эти образования рушились с большой, огромной кровью. Везде, как только исчезала имперская власть, политический вакуум заполняли радикальный национализм, обиды на соседей, захват территорий. Только в нашем случае это было бы в ядерной стране.

Превентивный и без территориальных требований роспуск СССР спас миллионы жизней. Если югославы так убивают друг друга, можно представить, до чего бы дошло у нас! И просто чудо, что у Ельцина хватило исторической смелости инициировать Беловежский договор. Опять-таки, может, он и не осознавал до конца масштабов происходящего. Может, он думал, что окончательно республики не разойдутся. Это неважно: его действия были по-хирургически безжалостными, но единственно верными. И то, что к 96-му году все ядерное оружие бывшего СССР тихо и мирно оказалось в России, — за это мир должен быть благодарен Ельцину.

Что же касается потери СССР, который был, по сути, отдельной цивилизацией, то есть версия: каждая страна, империя выполняет определенную историческую задачу. Пока она не выполнена, страна избегает распада и гибели. Спасла же Жанна д'Арк Францию. Но как только задача выполнена, империя должна либо распасться, либо измениться. Римская империя распалась после того, как распространила христианство по всему свету. Да и уничтожившие ее варвары сами крестились. Советский Союз свое предназначение выполнил, остановив Гитлера. Измениться СССР уже не мог…

Впрочем, это умствования историков и философов, а в 91-м Ельцину было не до умствований.

Кто тут временные?

Мы просто сейчас не отдаем себе отчет, на каком краю мы стояли зимой 91-го. Про золотовалютные резервы величиной в 16 млн. долларов я уже писал. Но дело не только в этом. Когда распадается тоталитарный режим, то всегда происходит одно и то же — исчезает полиция, перестают действовать законы, дальше начинают резать провода на металлолом… Опыт американцев в Ираке тому прямое доказательство.

В России все было так же. Гайдар вспоминает, что угроза голода, такого же, как в 1918 году, казалась очень реальной. Совет безопасности предложил срочно заготавливать муку из хвои, как во время войны.

В этот момент Ельцин знакомится с Гайдаром и практически сразу предлагает ему возглавить правительство. Этот факт удивительный. И не только потому, что Борис Николаевич вряд ли мог адекватно оценить профессионализм Егора Тимуровича. Дело и в другом. Анатолий Чубайс рассказывал автору, что реформаторы оставались для Ельцина ментально чужими. Вот Коржаков для него был свой. А Гайдар со своими "чикагскими мальчиками" — совсем нет. Тем не менее Ельцин рискнул.

Это подчеркивает крупность ельцинской фигуры. "Наш"-"не наш" не играло для него роли, когда речь шла о политике и интересах дела. И так было не только в 91-м. В 1994 году он закрыл Фонд спорта, где близкие ему люди собирали деньги, в том числе и ему на выборы. Но страна теряла на этом больше миллиарда долларов в год (это в 1994-то году!). И он его закрыл. В 95-м – после Буденовска уволил абсолютно "своих" силовиков. В 96-м выгнал ближайшего к себе человека — Александра Коржакова, — заплатив за это пятым инфарктом. Представить себе нечто подобное в нынешней России, где, по меткому замечанию Илларионова, "нашизм" стал почти официальной идеологией, просто невозможно. Сейчас в России "нашим" можно все. А тесты на профпригодность просто вышли из моды. Даже за Беслан ответили только стрелочники.

Ельцинское умение выбирать кадры сродни его умению решать политические головоломки. Он не просчитывал, а что-то чувствовал интуитивно. Так, например, в 94-м году он сразу захотел забрать Сергея Кириенко в Москву, послушав его единственное выступление в Нижнем Новгороде. Тогда помешал Немцов. Но в 98-м, естественно, забыв про предыдущие приглашения, Б.Н. по каким-то ему понятным критериям снова выбрал именно Кириенко из нескольких кандидатов на место снятого Черномырдина. И надо сказать, что в людях Ельцин не ошибался процентах в 80.

Гайдар решительно разрушил советскую экономику. Это спасло страну от голода, но обернулось невиданными переменами. Переменами очень трудными для людей. Борис Немцов вспоминал, что, приехав весной 92-го в Нижний и поговорив с народом, Ельцин обхватил голову руками и сказал: "Что я наделал?!" Б.Н. чувствовал происходящее как обыкновенный советский человек, мигом оказавшийся в совсем другом мире. Но все-таки он не отвернул. Какой это требует устойчивости и решительности — даже трудно представить.

И это при том, что президент уже находился в жесточайшем противостоянии с Верховным Советом и его спикером — Русланом Хасбулатовым. Сейчас публика уже подзабыла, насколько цинично, по-хамски вел себя Руслан Имранович. Как жестко он рвался к власти. И правительство Гайдара было великолепной мишенью.

Как политик Ельцин не мог не понимать, что он перестает "возглавлять процесс". В мае 92-го он спрашивает Гайдара: "Егор Тимурович, мы обидели армию, ВПК, не стали договариваться с сельскохозяйственным лобби, лишили доходов учителей, врачей, бюджетников. Так где же база нашей политической поддержки?" Гайдару ответить было нечего.

Анатолий Чубайс утверждает, что они, "чикагские мальчики", конечно, слабо представляли себе толщу огромной страны. А Ельцин чувствовал ее отлично. Тем не менее Б.Н. удерживал Гайдара аж до декабря. В декабре под давлением Верховного Совета променял на Черномырдина. Чубайс говорит, что он до сих пор не уверен, будто Ельцин тогда был прав. Если бы он оставил Гайдара, то реформы заметно продвинулись бы. Но Ельцин, лично не желая менять Гайдара, оценил политические риски как сверхвысокие. Тут Чубайс делает ремарку: "Я не знаю, что было правильным. Но в решении такого масштаба вопросов я привык полагаться на Бориса Николаевича".

93-й год и противостояние с Верховным Советом — отдельная тема. Ельцин не хотел крови. Он был готов идти на серьезные уступки, чтобы построить хоть сколько-нибудь работающую конструкцию управления страной. Об этом говорят все, кто с ним тогда работал. В конечном счете в марте Ельцин пошел на референдум со специально невыгодно составленными для него вопросами. Вопросами, составленными в Верховном Совете. И он победил — победил с огромным преимуществом. Хасбулатов и Ко с блеском игнорировали результаты референдума. И это при том, что сначала, когда стопроцентно были уверены в успехе, клялись выполнить "волю народа". Под спикера ВС откровенно легли и Генпрокурор Степанков, и конституционный судья Зорькин, трясшийся по телевизору от собственной важности. Ельцина предал Руцкой. Казалось, что остановить этот каток уже невозможно. Растратившемуся на реформах президенту это не под силу.

К осени напряжение уже постоянно висело в воздухе. Юрию Шевчуку и группе "ДДТ" удалось гениально сформулировать настроение целой страны в одном вопросе: "Осень, что же будет с Родиной и с нами?" Ельцин снова проявил невероятную решительность: он распустил Верховный Совет. Все, что было дальше, известно…

Я лично был у Белого дома и видел, сколько отребья там собралось со всей страны. Был и у захваченной и разгромленной мятежниками мэрии. И у "Останкино" в момент штурма. Я видел грузовики со взрослыми мужиками, которые под развевающимися красными знаменами неслись по пустому проспекту Мира к телецентру. И я уверен, что только Ельцин мог тогда задавить гражданскую войну в зародыше. Только он мог заставить военных выступить. И что тогда он спас страну. И переубедить меня в этом невозможно.

В октябре 93-го Ельцину удалось то, что в октябре 1917-го не удалось Временному правительству. Исторический реванш был взят.

Нет у революции конца

Разгром парламента тяжело дался Ельцину. Даже выступая по ТВ, он почти плакал. Гайдар замечает, что когда он познакомился с Ельциным в 91-м, это был не старый, очень решительный, полный сил человек, который хотел и мог доминировать над любой аудиторией. В 93-м это уже был очень старый человек. Расходование себя было чудовищным. Поэтому расхожее мнение о ельцинском пьянстве Гайдар всерьез не принимает. Он считает, что этот человек 24 часа в сутки жил в состоянии невероятного стресса. Он на своих костях перетащил страну из одной эпохи в другую. И алкоголь мог быть единственным и очень национальным, кстати, средством снять напряжение. Гайдар замечает, что, перестав быть президентом, Ельцин перестал и пить. Совсем.

Но в 93-м у Б.Н. оставалось впереди еще 6 лет. И сил на них уже оставалось немного. 91—93-й потребовали его без остатка. Вообще-то только бесконечно здоровый человек мог выдержать напряжение тех двух лет. Но именно в эти годы Ельцин показал себя великим политиком. Он был велик потому, что в отличие от громадного большинства "коллег по профессии" он никогда не пытался рассчитать ситуацию. Он делал то, что считал верным, и ситуацию просто проламывал. В этом смысле избитая максима "Политика — искусство возможного" — не про него. Он не задумываясь шел на невозможное. И в эти годы добивался своего. Таких политиков в мире всегда единицы.

Этот решительный стиль остался при нем и после, но сил уже не хватало. Но расчеты так и остались не для него. Можно вспомнить 98-й и эпопею с похоронами останков Николая II. Как ему объясняли, что это делать не нужно и неправильно. Он плюнул и поехал. И был прав.

Созидателем Б.Н. оказался не самым успешным. Он все время хотел добиться рывка, но не мог. В 94—95-м успехов было немного. Зато было дирижирование оркестром. И самый главный провал — он не сумел мирно решить чеченский вопрос и влез в военную авантюру. В 96-м он буквально совершил чудо: воскрес, выиграл выборы и сделал возвращение коммунизма окончательно невозможным. После этого год болел. В 97-м вернулся в строй, но попытка реинкарнировать Гайдара в образе Кириенко налетела на дефолт. 99-й — опять угроза импичмента. Полный раздрай. Но он все-таки сумел сделать правильный выбор.

Несмотря на неудачи последних лет, можно сказать, что Ельцин оказался уникальным для России правителем. С одной стороны, он первый попытался положить в основу русской жизни не идею поиска равенства и справедливости, а идею свободы. Полная справедливость возможна только в нищете и терроре. Кампучия, Китай, Куба доказали это не хуже сталинской России. Свобода выбора оказалась эффективной во всем мире. Окажется эффективной и у нас. Во-вторых, при нем единственном граждане и государство были максимально на равных. И это было не только от слабости режима: Ельцин принципиально давал людям "дышать". Именно поэтому по прошествии нескольких лет его время многим кажется лучше, чем оно было на самом деле.

Подводя итог, можно сказать: Б.Н. протащил Россию в будущее, дал ей шанс. Но за этот шанс пришлось заплатить гигантскую цену. Могла быть цена меньше? Наверняка. Но она могла быть и гораздо больше. И измерить это "больше-меньше" невозможно.

Ельцин войдет в учебники прежде всего как великий разрушитель коммунизма. Построить новую, глубинно измененную страну ему не удалось. То, что у Путина так легко получается ограничить свободу в России и вернуть страну к привычному для нее самоощущению, — прямое следствие ельцинской неудачи. Но если за очередной пропуск в будущее России придется заплатить очередным крахом или даже распадом, то виноват в этом будет уже не Ельцин.

А то, что при жизни одного поколения Россия неизбежно придет к настоящей демократии, — это почти наверняка. И только тогда можно будет подвести итог под эпохой великого перелома, который начался в тот момент, когда Борис Николаевич в 87-м зачем-то выступил на пленуме ЦК с критикой Горбачева и обрек себя на место в истории.

ВЗГЛЯД ИЗ ИСТОРИИ, или ИСТОРИЯ ВЗГЛЯДА

Борису Николаевичу — 75… Странно отмечать юбилей исторического персонажа. С детства есть ощущение, что они все остались в прошлом, в учебниках и мемуарах. Между тем Ельцин — огромная историческая глыба. По сути, это последний политик такого масштаба, которого выдвинул ХХ век. Но образ Б.Н. каким-то невероятным образом раздвоился — с одной стороны, он главный персонаж из революционного прошлого, с другой — обыкновенный пожилой человек, мирно встречающий очередной день рождения. Этот снимок автор сделал летом 99-го.

Ельцин прилетел на свой последний официальный визит в Среднюю Азию. Ситуация в Москве была непростая. Только что в отставку был отправлен премьер и наследник Сергей Степашин. Президент и его окружение быстро поняли, что Сергей Вадимович на пост Президента России совсем не тянет. Но потянет ли совсем новый наследник Путин, еще не понимал никто. И ощущение кризиса казалось непроходящим...

Может быть, поэтому, может быть, по другим причинам, но протоколом не предусматривался подход Ельцина к прессе. Но, как обычно, увидев журналистов, выстроившихся слева от ковровой дорожки, и услышав их просьбы хотя бы об одном вопросе, Ельцин развернулся и подошел к ним. Борис Николаевич никогда не отвечал всем сразу. Он выбирал какого-то одного слушателя и смотрел ему прямо в глаза. Для корреспондента это был важный момент, потому что казалось невозможным хотя бы на минуту разорвать визуальный контакт. Ведь было ощущение, что этим взглядом ты помогаешь президенту своей страны спокойно и внятно разобраться в вопросе.

В тот раз Б.Н. выбрал для ответа меня, хотя никакого вопроса я не задавал. Это было совсем "не в кассу", потому что мне хотелось поснимать Ельцина. Было понятно, что это один из его последних визитов. И не проходило ощущение прощания Бориса Николаевича со всей окружающей его суетой и работой. А всех нас – с его эпохой. И именно тогда вид Б.Н., его пристальное всматривание казались особенно напряженными и значимыми. И мне ужасно хотелось зафиксировать это разлитое в воздухе ощущение тревоги, прощания, важности происходящего. Зафиксировать, конечно, через глаза Б.Н.Ельцина.

А у меня не получалось. Во-первых, ужасно мешали телеоператоры, как обычно, выставленные в первый ряд. Во-вторых, я не мог оторваться от глаз Бориса Николаевича, когда он мне отвечал, пусть на чужой вопрос. Не мог прицелиться и нажать кнопку фотоаппарата. Но в какой-то момент я рискнул. Снимок с профессиональной точки зрения обсуждать не имеет смысла. Он невероятно неудачен. Впрочем, я и не профессионал. Но, по-моему, смотрел Б.Н. в камеру как надо…

С днем рождения, Борис Николаевич! Спасибо вам, что вы изменили нашу жизнь.

Александр БУДБЕРГ